Ниже мы публикуем доклад Тома Макэмана на VIII съезде Партии Социалистического Равенства (США). Съезд проходил с 4 по 9 августа 2024 года. На нем были единогласно приняты две резолюции: «Выборы в США 2024 года и задачи Партии Социалистического Равенства» и «Свободу Богдану Сыротюку!»
Я хотел бы высказаться в поддержку резолюции съезда «Выборы в США 2024 года и задачи Партии Социалистического Равенства» и, в частности, ее третьего пункта, который гласит:
В нынешней мировой ситуации теория перманентной революции, первоначально сформулированная Львом Троцким после революции 1905 года в России и получившая дальнейшее развитие в ходе борьбы, начатой в 1923–24 годах против сталинистской бюрократии и ее националистического отказа от марксистского интернационализма, остается важнейшей теоретической основой революционной стратегии. Троцкий настаивал на том, что 1) во всех странах борьба за демократию и ее защиту неотделимы от борьбы за установление власти трудящихся и осуществление социалистической политики; и 2) борьба за социализм должна вестись на основе международной стратегии, направленной на глобальную мобилизацию рабочего класса против мировой капиталистической системы.
Позвольте мне начать с упоминания двух юбилеев, один из которых связан с совсем недавними событиями, а другой касается события, произошедшего два с половиной столетия назад.
Пять лет назад, в этом месяце газета New York Times (NYT) опубликовала «Проект 1619». Будущие историки, возможно, с любопытством отметят, что всего за несколько месяцев до попытки фашистского переворота Дональда Трампа, который планировался практически в открытую, ведущее издание американского либерализма инициировало масштабную кампанию исторической фальсификации, направленную на дискредитацию двух американских революций — Войны за независимость и Гражданской войны, — то есть тех самых событий, которые создали американскую республику и демократию.
Главным аргументом этого грандиозного коммерчески-политического проекта было то, что 1776 год не был «истинным годом основания» Соединенных Штатов. Авторами «Проекта» утверждалось, что настоящее основание страны произошло в 1619 году, когда в колониальную Вирджинию впервые прибыли рабы. В «Проекте 1619» также утверждалось, что Война за независимость была ничем иным, как контрреволюцией, начатой для защиты института рабства от планов Британской империи по освобождению рабов. Другими словами, в США никогда не было никакой демократической революции, — авторы отказывают в этом звании и Американской революции, и Гражданской войне, которая, как утверждал «Проект», была всего лишь борьбой между белыми расистами.
Здесь не место рассматривать нашу работу в связи с «Проектом 1619». Но, товарищи, я надеюсь, вы помните, что именно МСВС разоблачил и дискредитировал амбиции NYT. Другими словами, сознательный элемент рабочего класса, только мы — вместе с горсткой честных историков — встали на защиту демократических завоеваний первых двух американских революций. Я еще вернусь к этому важному факту, поскольку он составляет неотъемлемую историческую часть еще более масштабной борьбы, о которой говорится в резолюции, в пункте, посвященном перманентной революции: защита базовых демократических прав стала неотделимой от борьбы за социализм не только в США, но и повсюду.
Я уверен, что каждый из нас понимает, что мы собрались здесь сегодня не как отдельные лица. Мы — делегаты, представляющие рабочий класс. Цель наших дискуссий — выработать революционную программу, перспективу и руководство для рабочего класса на предстоящий период, который будет полон революционных возможностей.
Это подводит меня ко второму юбилею. В этот день 250 лет назад другая группа делегатов направлялась через североамериканское побережье британских колоний в Филадельфию на революционный съезд иного рода, Первый Континентальный конгресс, который состоялся в зале Гильдии плотников в Филадельфии 5 сентября 1774 года.
Континентальный конгресс был созван в ответ на «Невыносимые» или «Принудительные законы», как их стали называть. Принятые британским парламентом в первой половине 1774 года, эти законы были направлены против Бостона, который в то время был третьим по величине британским городом в Северной Америке с населением всего в 15 000 человек. Порт был очагом агитации против парламента в годы Имперского кризиса, который начался с противодействия Гербовому акту в 1765 году и завершился в 1773 году Бостонским чаепитием, во время которого бостонцы выступили против исключительной королевской монополии Ост-Индской компании, выбросив привезенный на ее судах чай в воды гавани.
В отместку парламент с согласия короля Георга III ввел в действие «Бостонский портовый акт», «Массачусетский правительственный акт», «Акт об отправлении правосудия», «Акт о расквартировании» и, хотя и несколько иного происхождения, «Акт о Квебеке». Первый закон ввел блокаду бостонской гавани. Второй упразднил местные представительные органы. Третий предоставил королевскому губернатору Массачусетса прерогативу переносить суды присяжных в Великобританию для более эффективного отправления королевского правосудия. «Акт о расквартировании» распространялся на все колонии, предъявляя новые требования к размещению и обеспечению ненавистной постоянной армии. «Акт о Квебеке» расширил территорию Квебека на юг до реки Огайо и дал понять, что Британская империя намерена править обширными внутренними территориями Северной Америки так же, как это делала абсолютистская французская монархия до своего поражения от англо-американцев в Семилетней войне: как твердыню королевской власти в Северной Америке, где королевская собственность и меркантилистские экономические отношения, главным образом контроль над торговлей мехами, должны были быть полностью сохранены.
Парламент и Тайный совет надеялись на примере Бостона запугать всех колонистов, а также радикалов в самой Англии. Реакция американцев была ошеломляющей. От северных окраин Новой Англии, на территории, которая вскоре должна была стать Вермонтом, до Джорджии, в городах и сельской местности люди выступали против королевской власти. Повсюду королевские чиновники в беспомощном изумлении наблюдали за появлением новых форм правления — комитетов общественной безопасности, комитетов по переписке и различных цеховых объединений среди ремесленников и тех, кто называл себя «сынами свободы». Возникла ситуация двоевластия.
Именно от этого движения были направлены делегаты на два континентальных конгресса, созванных в 1774 и 1775 годах, которые известны нам как «отцы-основатели»: двоюродные братья Джон и Сэмюэл Адамс из Массачусетса; Александр Гамильтон и Джон Джей из Нью-Йорка; Бенджамин Франклин и Бенджамин Раш из Пенсильвании; Джордж Вашингтон, Томас Джефферсон, Патрик Генри, Джордж Мейсон и Джеймс Мэдисон из Вирджинии, среди многих других. Просто называть эти имена — значит сталкиваться с ошеломляющей деградацией тех нынешних «представителей», которых когда-то называли американскими государственными деятелями!
Первый Континентальный конгресс не зашел так далеко, чтобы провозгласить независимость. Под влиянием блока консервативных членов из срединно-атлантических колоний, возглавляемого Джоном Дикинсоном, он утвердил в своей «Декларации прав и жалоб» право колонистов самостоятельно издавать законы как англичан, независимых от британского парламента, но по-прежнему подчинявшихся королю. И завершался документ подачей петиции королю, что было ритуальным актом выражения подчинения, знакомому многим монархиям мира. Товарищи, возможно, помнят, что событием, ускорившим начало Первой российской революции 1905 года, была петиция, с которой выступил отец Гапон во главе мирного шествия рабочих в Санкт-Петербурге в «Кровавое воскресенье» 22 (9 по старому стилю) января, которое было встречено сабельными атаками и ружейным огнем со стороны царской гвардии, которая убила и ранила сотни человек.
Георг III в 1774 году был настроен выслушивать петиции непокорных подданных не больше, чем царь Николай II в 1905 году. Король не мог мириться с каким-либо разделением парламентского суверенитета, посредством которого, согласно британской конституции того времени, осуществлялась его собственная власть. Вместо этого 9 февраля 1775 года парламент объявил, что Массачусетс находится в состоянии восстания. Под руководством недавно назначенного военного губернатора колонии генерала Томаса Гейджа в Бостон были направлены тысячи британских военнослужащих, а блокада его порта была усилена. Как и царские казаки, королевские «красные мундиры» получили приказ применять силу против сопротивления.
Это стало последней каплей. Согласно теории социального договора, которая впервые была очерчена Томасом Гоббсом после гражданской войны в Англии в 1600-х годах, и которая была усовершенствована и развита Джоном Локком и другими мыслителями эпохи Просвещения в 1700-х годах, монархи и правительства существовали на основе своего рода соглашения, возникшего из естественного состояния. В этом договоре речь шла о верности и защите: подданные присягали королю на верность; взамен король предоставлял свою защиту. Зимой 1774-го и весной 1775-го король, послав армию в Бостон, отказался от своих обязанностей по защите. После этого колонисты отказались от своей верности королю. Все это подготовило почву для революции. Если провести до боли очевидное сравнение с настоящим, может ли кто-нибудь еще сомневаться в том, что американский правящий класс отказался от своей обязанности по защите народа в условиях, когда он позволяет пандемии COVID-19 беспрепятственно распространяться, принимает меры вплоть до запрета на подсчет больных и умерших от пандемии, и безрассудно мчится навстречу ядерному Армагеддону?
Здесь не место обсуждать боевые действия, бушевавшие между 1775 и 1781 годами, следует лишь отметить, что жестокий ответ Британии Бостону и ее отказ идти на какие-либо компромиссы привели к гораздо более радикальным результатам, чем те, которые ожидались в 1774 году. Одним из непосредственных результатов стала Декларация независимости, принятая Вторым Континентальным конгрессом, в которой провозглашалось равенство всех людей. И сегодня она столь же революционна, как и в 1776 году, со всеми своими взрывоопасными последствиями для власть предержащих. Другой причиной стал упадок влияния американских деятелей-реформистов, таких как Дикинсон, которые надеялись сохранить колонии в составе империи наравне с метрополией. На их место вышли самые смелые революционные мыслители и агитаторы, такие как Том Пейн, который хотел объявить войну всему аристократическому миру.
В ходе этого процесса американская революция приобрела характер борьбы «не столько за самоуправление, сколько за то, кто будет править у себя дома», если воспользоваться выражением, давным-давно придуманным историком Карлом Беккером. Высшие эшелоны колониального общества, как правило, были наиболее тесно связаны с королевской властью. Они добились своего положения благодаря монархическим постановлениям и, следовательно, были буквально зависимы от короля. Их различные властные посты рассматривались как форма собственности — аристократический принцип, который сейчас с удвоенной силой возродился в США! Неудивительно, что эти колониальные аристократы, а также те, кого они смогли привлечь на свою сторону благодаря личным связям, сформировали фракцию лоялистов во время Войны за независимость. Лоялисты, составлявшие примерно 20 процентов населения, потерпели поражение в ожесточенных боях.
Большинство их бежало в Канаду, Британскую Вест-Индию и на родину. Немало семей распалось. Единственный оставшийся в живых сын Бенджамина Франклина, Уильям, королевский губернатор Нью-Джерси в начале войны, остался лоялистом, был заключен в тюрьму патриотами, не получив там никакой помощи от знаменитого отца, которого он предал и, в конце концов, бежал в Англию. Они так и не помирились. Революция изгнала монархистов и ликвидировала феодально-аристократические формы собственности в колониях — королевскую и аристократическую собственность на землю (Пенсильвания, например, была частной колонией семьи Пенн), право первородства и майората, а также право собственности на государственные должности.
Это правда, что монархия была слабой в Америке, на самой окраине того, что в Европе считалось «цивилизованным миром». Но тем не менее это было монархическое общество, простиравшееся от фигуры короля вниз по длинной цепи зависимостей и раболепия вплоть до наемных слуг и рабов. Монархия была слабой, да, но от этого не менее реальной. Перефразируя то, что Ленин сказал о России в 1917 году, мы могли бы сказать, что в 1776 году цепь мирового феодального порядка оборвалась в самом слабом ее звене — Америке. Но тем не менее она оборвалась, и вскоре ослабленное натяжение цепи перекинулось обратно через Атлантику — если быть точным, 13 лет и 10 дней спустя, — в самое сердце Ancient Regime («старого режима»), когда 14 июля 1789 года в Париже пала Бастилия.
И в этом смысле — в их прогрессивной роли в мировой истории — Декларация независимости и Американская революция преодолевают ограничения, наложенные на них их временем. Они обращены к прогрессивным элементам общества вплоть до настоящего времени, что является причиной, по которой Маркс в письме Линкольну мог утверждать, что от исхода Гражданской войны «зависела судьба» рабочего класса. И вот почему Ленин мог в письме американским рабочим в 1918 году назвать Американскую революцию «одной из тех великих, действительно освободительных, действительно революционных войн, которых было так немного среди громадной массы грабительских войн».
И именно поэтому Дэвид Норт, мотивируя создание Партии Социалистического Равенства в 1998 году, мог связать этот важный шаг в развитии МКЧИ с революционной историей Америки:
Требование социального равенства не только отражает основную цель социалистического движения; оно также пробуждает эгалитарные традиции, которые так глубоко укоренились в подлинно демократических и революционных традициях американских рабочих. Все великие социальные конфликты в истории Америки вписывали на свои знамена требование социального равенства. Не случайно, что сегодня, в условиях преобладающей политической реакции, этот идеал подвергается безжалостным нападкам.
Безусловно, Американская революция не была социалистической революцией, да и не могла ею быть, поскольку была ограничена условиями своего времени.
Тем не менее в своих наиболее радикальных устремлениях она опиралась на определенную социалистическую риторику, нацеленную против укоренившегося богатства и идеологии, которая его оправдывала. Джефферсон писал Мэдисону из Франции в бурные сентябрьские дни 1789 года, через два месяца после того, как он помог составить проект «Декларации прав человека и гражданина»:
Я исходил из того, что, как мне кажется, самоочевидно, «земля служит для пользования живыми»: мертвые не имеют над ней ни власти, ни прав. Доля, занимаемая индивидом, перестает принадлежать ему, когда он перестает быть самим собой, и возвращается обратно обществу.
В то время еще не было возможности раскрыть истоки частной собственности, государства или социальных классов — открытий, которые ожидали дальнейшего развития капитализма и работ Маркса и Энгельса полвека спустя. Однако антиаристократическая политика и философия Американской революции привели в США к демократическому чествованию самого труда и трудовой деятельности, что с незапамятных времен считалось проклятием падших. Долгое время в обществе существовало фундаментальное разделение на тех, кто трудился — огромные немытые массы — и тех, кто этого не делал, аристократию. «Этот социальный раскол, это “самое древнее и универсальное из всех разделений людей”, подавляло все остальные в культуре, даже разделение на свободных и рабов, которое мы сегодня находим столь ужасающе несправедливым», — отмечает историк Гордон Вуд.
Американская революция выступила в защиту собственности от имперских посягательств, что часто упрощенно выражается фразой «нет налогам без представительства». Со временем эта защита переросла в защиту всех форм собственности, — для рабовладельцев Юга вплоть до собственности на человека. И все же в дни Американской революции было распространено мнение, что сама частная собственность должна была возникнуть из еще более древнего и изначального права — права собственности на самого себя. Согласно этой ранней трудовой теории стоимости, богатство могло возникнуть только благодаря применению труда в естественных условиях, и так совпало, что наиболее известная из этих теорий была разработана Адамом Смитом в его книге Богатство народов в 1776 году, вышедшей в том же году, что и Декларация независимости. Рабство в качестве движимого имущества явно противоречило этой новой идее.
А в северных штатах вскоре исчезли как рабство, так и схожая с ним долговая кабала. Культурный аспект демократической революции на Севере был настолько ярко выражен, что слово «хозяин», широко распространенное в 1770 году, исчезло из употребления при описании социальных трудовых отношений, на замену которого из голландского пришло слово «босс». Слово «прислуга» также было практически забыто, и этот факт ошеломил английскую путешественницу Фрэнсис Троллоп, как она писала в 1832 году в своей книге Домашние манеры американцев. «Попытка нанять домашних работников, используя термин “прислуга”, — писала Троллоп, — это нечто большее, чем мелкая измена республике». Безусловно, обратной стороной этого была растущая нормализация эксплуатации, присущей наемному труду, которая скрывалась за его кажущимся добровольным характером. В реальности наемные рабочие были и остаются едва ли более свободны в выборе и отказе от работы, чем рабы, вот почему первые профсоюзные активисты, агитируя своих коллег по работе, называли свое положение «наемным рабством». Но это тема для другого разговора.
Совершенно иным было развитие Юга. Во время борьбы за независимость и сразу после нее можно найти множество примеров того, как отцы-основатели рабовладельческих штатов осуждали рабство и даже предпринимали определенные шаги, чтобы поставить то, что они стыдливо называли «особым институтом», на путь исчезновения. Но в результате британской индустриализации [промышленной революции] спрос на хлопок резко возрос, а вместе с ним и стоимость рабов. В свете этой кровавой истории мы вспоминаем замечание Бальзака о том, что за каждым большим состоянием стоит большое преступление. Новая, подлая американская аристократия возникла на основе хлопковых плантаций и рабства в довоенный период, и эта аристократия стала выражать недовольство провозглашением равенства всех людей в Декларации независимости.
В 1848 году, когда Европа была охвачена массовым революционным пожаром, в котором рабочий класс впервые проявил себя как самостоятельная социальная сила, — в том же году Карл Маркс и Фридрих Энгельс написали и опубликовали Манифест Коммунистической партии, — в том же году сенатор Джон Кэлхун, главный защитник рабства в Соединенных Штатах, выступил с речью, в которой подверг критике Джефферсона и Декларацию независимости. Кэлхун обвинил авторов Декларации в том, что он назвал «самой ложной и опасной из всех политических ошибок».
Он продолжил:
Утверждение, на которое я ссылаюсь, стало аксиомой в умах подавляющего большинства людей по обе стороны Атлантики и ежедневно передается из уст в уста как установленная и неопровержимая истина; оно гласит, что «все люди рождены свободными и равными».
В 1857 году Джордж Фитцхью, еще один южный пропагандист рабства, также выступил против этой декларации. В его книге Каннибализм для всех! Или рабы без хозяев (Cannibals All! Or, Slaves Without Masters), Фицхью писал:
Мы приходим к выводу, что примерно девятнадцать из каждых двадцати человек имеют «естественное и неотъемлемое право» на заботу и защиту; иметь опекунов, попечителей, мужей или хозяев; другими словами, они имеют естественное и неотъемлемое право быть рабами… Свобода — для немногих. Рабство, во всех формах, для масс!
Позвольте мне перейти к очень похожим нападкам на Декларацию, которые прозвучали сравнительно недавно. В 1996 году Роберт Борк, неудавшийся ультраправый кандидат на пост судьи Верховного суда, опубликовал книгу Сползание в Гоморру (Slouching Towards Gomorrah), в которой он воспроизводил ядовитую ненависть Кэлхуна к идее всеобщего равенства. По словам Борка, «громкие фразы Декларации вряд ли полезны, более того, они могут быть пагубными, если их воспринимать, как это обычно бывает, как руководство к действию, правительственному или частному». «Эти слова, в конечном счете, подталкивают к крайностям свободы и стремления к счастью, которые приводят к распущенности личности и социальному беспорядку».
Борк сетовал, что Джефферсон «был человеком Просвещения, а Декларация независимости — это документ эпохи Просвещения». Нападки Борка на Просвещение и Декларацию примечательны, по крайней мере, по двум причинам. Во-первых, потому, что Борка обычно считают интеллектуальным крестным отцом действующего заговора против демократии, который сейчас называют «большинством в Верховном суде». И, во-вторых, что более важно, Дэвид Норт дал развернутый ответ на нападки Борка в брошюре под названием Равенство, права человека и зарождение социализма (Equality, the Rights of Man and the Birth of Socialism), которая уже в 1996 году дала понять, что рабочий класс готовится взять на себя руководство в деле защиты демократических прав.
Надежды на достижение компромисса с таким правящим классом, как рабовладельческая олигархия, были, пожалуй, еще более призрачными, чем у реформистски настроенных отцов-основателей, которые в 1774 году воображали, что можно заключить сделку с королем Георгом III, просвещенным деспотом по меркам своего времени. Еще более фантастичны мольбы о милосердии, возносимые сегодня такими людьми, как Берни Сандерс, к финансовой аристократии Америки, — к такой концентрации власти, к которой действительно можно приблизиться, «лишь преклонив колено».
Но известно, что ни один дьявол никогда добровольно не давал отрезать себе когти. Чтобы уничтожить рабство, потребовалась великая Вторая американская революция, возглавляемая новым поколением лидеров, такими деятелями, как Авраам Линкольн, Фредерик Дуглас, Улисс Грант и Таддеус Стивенс. По оценкам историков, рабство было уничтожено ценой в 750 000 человеческих жизней. Доминирование над экономикой юга было вырвано из рук британского капитализма зарождающимся американским капитализмом. Был создан крупнейший в мире единый капиталистический рынок. Демократическая революция в США завершилась принятием 13-й, 14-й и 15-й поправок во время «радикальной реконструкции» при Стивенсе и разгромом Ку-клукс-клана Грантом во время «военной реконструкции», которая стала предметом недавно вышедшей книги историка Фергюса Бордевича.
Наиболее радикальные из республиканцев во главе со Стивенсом стремились создать на Юге коалицию, состоящую из освобожденных рабов и белых бедняков, многие из которых оставались верны Союзу во время Гражданской войны. Стивенс, которого его противники называли «уравнителем», был убежден, что добиться этого можно путем конфискации земли у вероломных южных владельцев плантаций и ее передела между бедными, как черными, так и белыми. Во время войны даже был прецедент применения такой меры, когда генерал Уильям Шерман издал Специальный полевой приказ № 15 в начале 1865 года, который был источником лозунга о передаче освобожденным рабам «40 акров земли и мула» — совершенно оправданного требования после «двухсот пятидесяти лет безвозмездного труда», по словам Линкольна.
Республиканцы Линкольна осуществили крупнейшую в истории экспроприацию частной собственности до прихода к власти большевиков под руководством Ленина, — в форме безвозмездного освобождения рабов. В этом акте уничтожения рабства Республиканская партия показала себя как действительно революционная партия. Однако Республиканская партия также была буржуазной партией. Эта часть ее натуры была обусловлена ошеломляющим развитием капиталистической промышленности и финансов во время войны.
Более того, как и предполагал Маркс, Гражданская война дала мощный импульс развитию рабочего класса. Он писал в Капитале:
В Соединённых Штатах Северной Америки всякое самостоятельное рабочее движение оставалось парализованным, пока рабство уродовало часть республики. Труд белых не может освободиться там, где труд чёрных носит на себе позорное клеймо. Но смерть рабства тотчас же породила новую юную жизнь. Первым плодом Гражданской войны была агитация за восьмичасовой рабочий день, шагающая семимильными шагами локомотива от Атлантического океана до Тихого, от Новой Англии до Калифорнии.
В этом контексте растущей рабочей борьбы на Севере доминирующие фракции Республиканской партии начали опасаться Стивенса и его планов перераспределения земли, включая и New York Times, чью нынешнюю апологию частной собственности вряд ли можно назвать чем-то новым. В 1867 году, в ответ на призыв Стивенса к конфискации и переделу земель южной олигархии, NYT писала:
Если Конгресс примет во внимание претензии труда к капиталу... не может быть достойного предлога для того, чтобы ограничить эту задачу собственностью рабовладельцев Юга. Это вопрос не гуманности, не лояльности, а фундаментального отношения промышленности к капиталу; и рано или поздно, начавшись на Юге, это найдет свое отражение в городах Севера… Попытка оправдать конфискацию земель на Юге под предлогом восстановления справедливости в отношении вольноотпущенников подрывает основы всех прав собственности в обоих частях страны. Это касается Массачусетса в той же степени, что и Миссисипи.
Все, что осталось радикального в Республиканской партии, не пережило 1870-х годов. Стивенс умер в 1868 году, что, по словам консерватора Джеймса Блейна, стало «эмансипацией Республиканской партии». Затем произошло восстание Парижской коммуны в 1871 году, которое повергло в ужас класс американских капиталистов, быстро обогащавшихся за счет растущего рабочего класса. NYT признала, что коммуна продемонстрировала взрывную силу, заложенную в ней.
Под поверхностью каждого крупного города — в Америке их не так легко взорвать, как в Европе, — но она существует со всеми своими ужасными элементами даже здесь… эта трудящаяся, невежественная и нищая масса, требующая равной доли с богатыми.
Эти опасения были обоснованы. Через год после того, как американцы отпраздновали столетие страны в 1876 году, классовая борьба с огромной силой охватила сами США в ходе «Великого восстания», массовой забастовки железнодорожников, демонстраций сочувствия и всеобщих забастовок, которые охватили всю страну и которые, не случайно, пришлись на тот самый год, когда Реконструкции Юга был положен окончательный конец. В то же время американский капитализм развязал тридцатилетнюю войну, чтобы вытеснить индейцев равнин, которые не могли примириться с представлением о частной собственности, согласно которому земля, в отличие от воздуха и воды, подлежит отчуждению. «Мой разум подсказывает мне, что землю продавать невозможно, — говорил тогда вождь Черный Ястреб. — Продавать можно только то, что можно унести».
Здесь позвольте мне указать на мое фундаментальное несогласие со многими историческими трудами об этом периоде, восходящими, — что, я полагаю, можно было бы продемонстрировать, — к сталинистским концепциям американской истории, пропагандировавшимся в начале 1930-х годов. Эрик Фонер, ведущий специалист по периоду Реконструкции, называет этот период «незавершенной революцией Америки». Более свежая книга, которая в настоящее время активно рекламируется, — это книга Маниши Синха Расцвет и падение второй американской республики: Реконструкция, 1860–1920 (The Rise and Fall of the Second American Republic: Reconstruction, 1860-1920), в которой автор утверждает, что реконструкция продолжалась до прихода к власти администрации Вильсона, после чего она рухнула вместе с республикой. Еще одна версия этого тезиса принадлежит Хизер Ричардсон из Йельского университета, которая недавно провела подобострастное интервью с госсекретарем Энтони Блинкеном. Ричардсон — один из первых сторонников распространенной ныне идеи о том, что Юг на самом деле выиграл гражданскую войну. Ерунда. Класс южных рабовладельцев, как класс, был ликвидирован. Именно американский правящий класс в целом резко повернул вправо после Реконструкции, и этот поворот повлек за собой выдвижение на Юге остатков старой «бурбонской аристократии».
Перефразируя Троцкого, за такими расплывчатыми историческими категориями, как «незавершенная революция», скрывается политический прогноз. Если Соединенные Штаты даже не завершили свою демократическую революцию, то как мы можем говорить о социалистической революции? Лучшее, на что можно надеяться, — это оказать давление на ту часть правящего класса, которая считается более прогрессивной... или, так сказать, менее фашистской. Это, конечно, основная позиция американских псевдо-левых, которая объясняет их полностью деградировавшую политику-спектакль — по сути, мало чем отличающуюся от петиции царю, — призывающую молодежь обращаться к «наследнице престола» Камале Харрис с просьбой остановить геноцид в Газе. Увы, самоуничижительные мольбы псевдо-левых, обращенные к «лордам» и «леди» Демократической партии, останутся без внимания.
Теория перманентной революции не притворяется, что в США или Франции так никогда и не было буржуазно-демократической революции. И она не намекает, как это делали ретрогрессисты во время Второй мировой войны, что подъем фашизма сделал социализм утопией, и самое большее, на что можно надеяться, — это на развитие новой борьбы за «национальное освобождение», вовлекающей «все классы и слои» и «в основном эквивалентной демократической революции». Это тема, которую товарищ Норт рассматривает в Наследии, которое мы защищаем, и которую товарищ Джо Кишор затронул в своей важной лекции для Летней школы ПСР в прошлом году.
Возвращаясь к теме Реконструкции, именно в те годы социализм также впервые появился как особое политическое мировоззрение среди американских рабочих. Борьба за построение социализма в самом сердце капитализма за прошедшие 150 лет была непростой. Это борьба со своими героями и мучениками, полная побед, поражений и большого опыта, который необходимо изучать. Особые условия развития американского капитализма привели, как мы знаем, к появлению самой богатой в мире буржуазии и самого могущественного империалистического государства — и самого беспощадного противника рабочего класса. Эти же условия также создали обширный средний класс, когда-то коренившийся в слоях мелких фермеров, лавочников и торговцев, а позднее — в среде «белых воротничков». Он поддерживал видимость определенной независимости от буржуазной политики. Находящийся под давлением капиталистов сверху и близкий к рабочему классу в его низших слоях, этот средний класс обеспечил социальную базу американского радикализма в его многочисленных обличьях — аболиционизма, популизма, прогрессизма, различных движений за гражданские права и антивоенных движений, — а также, как объяснил товарищ Норт в серии статей в 1970-х годах, отчетливо американского варианта философии прагматизма. Значительная часть борьбы за социализм в Америке заключалась в том, чтобы освободить рабочий класс от опеки этого среднего класса.
Но самая богатая буржуазия мира теперь обанкротилась финансово и, спешим добавить, морально. И не осталось даже намека на независимый средний класс. Те, кто ниже уровня очень богатых, находящиеся в верхних 5 или 10 процентах самых богатых домохозяйств — это представители академической среды и рабочей бюрократии, — именно этот слой обеспечивает фактическую политическую «базу» как основных капиталистических партий, так и их фиктивных «независимых» сателлитов. Завидуя верхнему 1 проценту и друг другу, они тем не менее существуют в состоянии зависимости от своих «хозяев», как и их лоялистские предшественники 250 лет назад. В этих социальных слоях и их различных идеологических формациях нет ни одной тенденции, которая могла бы честно заявить о защите демократических прав, не говоря уже о том, чтобы говорить от имени рабочего класса. На выборах 2024 года только кампания ПСР и ее кандидатов Джо Кишора и Джерри Уайта может выступать с подобным заявлением. Если смотреть на американскую историю в более длительном отрезке, то в этом году мы достигли определенной точки перелома. Или, выражаясь диалектическим языком, количественная эрозия демократических норм за последние десятилетия — необходимая для ведения империалистической войны и защиты такого уровня социального неравенства, который затмевает старых аристократов и рабовладельцев, — теперь привела к качественному сдвигу, процессу, который Том Картер рассмотрит в своем докладе.